В школу я вернулся, как и все, после новогодних праздников, которые, в отличие от других детей, провел в бреду и прошлой жизни. Конечно, мне было страшно, неловко и совестно. Я если бы не убил ни в чем неповинную девочку, то мог сильно покалечить. На глазах у всей начальной школы и учителей – здесь мама мне бы уже не помогла. Да я и не хотел, чтобы она помогала. Разве я сам не могу за себя постоять? Неважно, я сам монстр, или он просто прячется во мне, прикрываясь плотью мальчика, – то, что сделано моими руками – лишь моя ответственность.
– Игорек, извинись перед Машей, ладно? – втолковывала мне мама всю дорогу до школы, пролегавшую по скрипучей заснеженной тропе, которую за праздники замело так, что машина уже бы не проехала. – Понял? Обязательно извинись, с ее мамой я сама поговорю. Она уже хотела прийти к нам, но я убедила встретиться всем вместе у директора, сказала, что ты болел.
– Но я, и правда, болел, – пожал я плечами.
– Знаю. Но остальные могут не поверить. Сын, – мама остановилась и приблизила свое лицо к моему, – я сделаю все, что от меня зависит, попробую убедить директора и других родителей, что ты не опасен. Прошу, докажи это, не подведи меня!
– Конечно, мам! – охотно согласился я – учитель, показав мне прошлое, затих и не показывался уже несколько дней.
– Игорь, я серьезно. – Лицо мамы оставалось непроницаемым. – Не дай ему вырваться.
– Так ведь та бабка его выгнала, – решил съехидничать я и получил подзатыльник.
– Ты меня понял, – констатировала мама.
– Понял.
В класс я вошел с опаской, все еще помня слова учителя о том, что хороших людей не бывает. И хоть верить в это я категорически отказывался, осадок остался.
Мерцающие лампы гудели сильнее, чем светили, и класс пребывал в утреннем зимнем полумраке. За окном раскачивались на ветру сосны, стряхивая с вечнозеленых лап снежную крошку. Деревянные парты с вырезанными на них шутками и картинками, доставшимися от прошлых выпускников начальной школы, выстроились ровными рядами и ждали шумную ватагу повзрослевших за полгода первоклашек.
В кабинет я шагнул первым, скрепя сердце, и с облегчением выдохнул – было время принять безмятежный вид и настроиться на нужный лад. Я кинул портфель на последнюю парту возле окна, сложил на него руки и голову и уставился в окно. Поднималась метель, скрывая лес, единственное место, где не нужно было скрывать свою отвратительную, но необратимую суть.
Минуты продвигались вперед медленно и тягуче, так что я даже успел задремать. Разбудил меня пронзительный девчачий крик, способный поднять даже мертвого.
– Ты? – Маша верещала так, что уши закладывало. – Ты что здесь делаешь? Мама сказала, что тебя исключат.
Я поднялся навстречу девочке, ниже меня на голову, и она в страхе отпрянула, выставив вперед тонкие руки.
– И что же я такого сделал, что меня исключат? – спросил я с издевкой, повинуясь импульсам учителя и надвигаясь на бедняжку.
– Ты пытался заставить меня выйти в окно!
– И ты это помнишь? – На моем лице против воли заиграла самодовольная ухмылка.
– Нет, – прошептала девочка. – Но мне сказала мама. И все видели! – Последние слова она выкрикнула уже у самых дверей.
И тут в освещенное тусклым светом помещение с портретами поэтов на стенах ввалилась большая часть нашего класса. Мальчики замерли, прикрывая собой толпящихся девчонок, словно я был диким голодным зверем, готовым вот-вот броситься на выбранных жертв.
– А вот и наш урод! – донеслось из толпы.
С Витей у меня не сложилось сразу – он будто был моей противоположностью: белобрысый и приземистый, с огромными для семилетки кулаками и хитрым прищуром голубых глаз. Его любили одноклассники: балагур и заводила, он всегда находил нужные слова, чтобы вести за собой остальных, придумывал игры, устраивал импровизированные соревнования. Меня же он всегда называл чудилой, и с этим я не пытался спорить – слишком близок к истине он был. Но слово «урод» заставляло кровь закипать даже без усилий учителя.
Витя вышел вперед с видом хозяина положения, за его спиной теснилась напуганная Маша. Я лишь покачал головой – что еще я мог ответить разъяренному быку, на которого сейчас был так похож противник.
– Что, урод, – повторил он, уставившись прямо на меня, – драться будем?
– Не вижу смысла, – равнодушно ответил я, хотя внутри все клокотало, и впервые учитель не рвался в нападение, а сдерживал меня.
– Ах не видит он! – закричал мальчик. – А Машку заставлять из окна прыгать ты видел смысл?
– Маша, – обратился я к своей несостоявшейся жертве, минуя бугая, – прости. Я не хотел, чтобы ты прыгала из окна! На меня что-то нашло, но это не я, честно! Я обещаю держаться от тебя подальше, чтобы не пугать!
Я говорил совершенно искренне, и лишь учитель внутри моей головы бубнил что-то невразумительное. Маша чуть заметно кивнула и отвела полные слез глаза.
– Да ты драться побоялся! – захохотал Витя. – Ну-ка иди сюда, не соскочишь!
– А давайте его исключим из школы? – раздался с задних рядов глухой знакомый голос – вперед пробирался мой сосед по парте Федя.
– Это как? – уставился на него Витя.
– Очень просто, – ответил мой уже совсем не друг, – проголосуем. Кто за то, чтобы выгнать Игоря из школы, поднимите руку!
Руки всех находящихся в классе взметнулись вверх, и лишь Маша замешкалась и отвернулась, так и не отдав своего голоса.
– Маш, а ты что? – непонимающе тронул ее за плечо Витя. – Он же тебя убить хотел!
– Мне его жалко, я не буду голосовать, – прогнусавила сквозь слезы девочка.
– Ну и пофиг, – отрезал Федя. – Большинство за исключение! Придет Александра Дмитриевна, мы ей так и скажем.
– И что же ты мне скажешь, Федор? – раздался в дверях строгий голос, и все первоклассники тут же растеклись по своим местам, словно только что не было никакого голосования.
– Ничего, – Федя потупил глаза, испугавшись грузной фигуры учительницы, и поплелся на свое место рядом со мной.
Я отодвинулся подальше, чтобы не дышать с этим предателем одним воздухом. И лишь сердце гулко стучало в груди от обиды и разочарования. Неужели учитель прав – хороших людей нет? Но есть же Маша, она пожалела меня, хотя уж она-то имела право меня возненавидеть! А может, я убедил ее и сам не заметил…
– Зачем ты так? – шепотом спросил я у Феди на уроке.
– Теперь они ненавидят тебя больше, чем меня, – пожал он плечами.